Источник: http://oldvostlit.info/Texts/Dokumenty/M.Asien/XX/Buchara/1904.3.htm
Часть 1-я
Отчет секретаря Российского политического агентства в Бухаре А. Черкасова о командировке в Припамирские бекства Бухарского ханства в 1904 г.
I.
Во исполнение предписания Российского императорского политического агента в Бухаре от 15-го июня 1904 г. за № 206, я 24-го того же июня выехал из Новой Бухары на Памир путем через Новый Маргелан и Ош. С целью приобретения необходимых для далекого и продолжительного путешествия предметов и подарочных вещей, а также для свидания с некоторыми лицами, могущими снабдить меня компетентными указаниями по предмету возложенных на меня поручений, я, с разрешения г-на политического агента, заехал на несколько дней в Ташкент, где встретил сочувственное отношение к своей миссии со стороны всех тех лиц, к которым обратился с просьбой оказать мне содействие в том или ином смысле. Любезности исполнявшего обязанности туркестанского генерал-губернатора генерал-лейтенанта Мациевского, начальника окружного штаба генерал-лейтенанта Сахарова, генерал-квартирмейстера штаба округа генерал-майора Евреинова, заведывающего справочным отделом штаба подполковника генерального штаба Готшалка и помощника окружного интенданта генерал-майора Браккера я обязан получением нужных мне предписаний на имя военного губернатора Ферганской области, получением конвоя и военных консервов. Посетивший Памирские бекства в 1903 году, по поводу беспорядков в Вахане, дипломатический чиновник при туркестанском генерал-губернаторе, коллежский советник Половцов и личный секретарь его М. С. Андреев, дважды совершивший путешествие на Памиры, дали мне много ценных, основанных на опыте и личном знакомстве с положением дел в Припамирских бекствах, указаний. Весьма полезные советы... я получил от высококомпетентного в этом вопросе проживающего ныне в Ташкенте бывшего генерального консула нашегo в Кашгаре, действительного статского советника Петровского. 28 июня я приехал в Новый Маргелан, где от действительного статского советника Наливкина, исполнявшего обязанности военного губернатора Ферганской области за отсутствием последнего по болезни, получил любезное разрешение ознакомиться с делами канцелярии по делам Памиров и пограничным и ценные сведения по вопpocy о религии горных таджиков. При помощи заведывающего Канцелярией по делам Памиров, штабс-капитана Гермута, я в течение нескольких дней успел основательно ознакомиться с делами Означенной канцелярии, имеющими отношение к возложенному на меня поручению...
В переписке канцелярии по делам Памиров, касающейся внутренних дел Припамирских бекств и бухарского управления ими, деятельность бухарской администрации рисуется в самом неблагоприятном свете. В результате девятилетнего хозяйничанья бухарских виновников в Памирских бекствах получилось разорение и крайнее озлобление населения. К этим выводам не мог не прийти, хотя и в более мягкой форме, чем его предшественники, даже теперешний начальник отряда подполковник Арсеньев, которого и в Ташкенте, и в Новом Маргелане упрекают в излишней угодливости беку Шугнана, Вахана и Роушана.
Знакомство с делами канцелярии по делам Памиров привело меня к убеждению в необходимости тщательного изучения экономического положения населения Памирских бекств, системы бухарского управления ими и роли религиозных воззрений таджиков, так как, насколько я мог вывести из теоретического знакомства с делом, Памирские бекства могут быть вполне утилизированы, как великолепный наблюдательный пункт, только при умелом пользовании своеобразной организацией местной религиозной общины и привлечении на нашу сторону всех симпатий населения путем облегчения трудного его материального положения и обеспечения основных прав каждой отдельной личности. 5-го июля я выехал-из Нового Маргелана в город Ош, где подобрал необходимый штат прислуги и составил караван, с которым 10-гo июля выступил на Гульчу и далее. В Оше мне дал многие ценные указания по памирскому вопросу и оказывал крайне любезное во всем содействие начальник Ошского уезда полковник Зайцев, вывший в свое время начальником Памирского отряда. 20-го июля я благополучно прибыл на пост Памирский, в урочище Шаджан на р. Мургабе, где в это время, по случаю смены части нижних чинов отряда, находились начальник его, подполковник Арсеньев и сменявшиеся офицеры — хорунжий Голявинский (бывший начальником Лянгарского поста) и подпоручик Скобин (служивший в Ишкашиме). Офицеры эти предупредили меня о том, что бек Шугнана, Вахана и Роушана, Мурза Юлдаш-бек-бий Дадха, осведомившись о предстоящем моем приезде, крайне встревожился; по всем вероятиям, учредит тщательный надзор за всеми моими действиями и будет в особенности стараться о том, чтобы я не вошел в прямые сношения с населением. Как подпоручик Скобин, так и в особенности хорунжий Голявинский сообщили мне много очень важных для меня сведений о хорошо знакомых им делах Ишкашима и Вахана. Подполковник Арсеньев, беседуя со мной о внутренних делах Памирских бекств, несмотря на большую свою осторожность, высказал, однако, что коренные реформы управления означенными бекствами крайне желательны, ибо улучшится материальное положение населения, отряд будет лучше обеспечен съестными припасами и фуражем, на Памирах разовьется кое-какая торговля...
На Памирском же посту я нашел 106 человек таджиков Шугнана и Вахана, бежавших с родины в наши владения вслед за шахдаринским минбаши (волостным управителем) Азиз-ханом, о высылке которого, как опасного агитатора, из Шугнана весной 1904 года хлопотало бухарское правительство. Азиз-хан не дождался моего приезда на Памирский пост и уехал на Шах-Дару с путешественником Фелченко для того, чтобы вывезти свою семью из бухарских владений. Ввиду того, что бухарцы желали бы выселить из Шугнана только Азиз-хана и другое, неугодное беку Мирза Юлдаш-бек бию Дадха, лицо поршнифского ишана Сеид-Юсу4)-Али-Ша, успевшего бежать в Афганистан, об остальных же добровольных изгнанниках никаких вопросов возбуждено не было, подполковник Арсеньев просил меня взять их под свое покровительство и убедить вернуться по домам. После переговоров с представителями беженцев мне удалось уговорить их возвратиться на родину, при условии, что я огражу их от каких-либо репрессалий со стороны бухарских властей.
1-го августа в урочище Дузех-Дара, на бухарской границе, я был встречен командированным из Бухары состоять при мне бухарским чиновником Мирза Абдулла-Караулбеги и на другой день, 2-го августа, прибыл в штаб-квартиру Памирского отряда, пост Хорог на реке Гунте. По пути всюду население обращалось ко мне с жалобами, устными и письменными, на всякие беззакония и жестокости бухарских властей, хотя присланные ко мне на встречу ноукеры (местные уроженцы, состоящие на службе бека) всячески старались запугивать народ и не допускать до меня жалобщиков, а также распространяли про меня разные злостные сплетни. Встретивший меня близ Хорога местный амлякдар, Бурхан-бек-дживачи, доложил мне, что он предупредил о моем приезде бека Шугнана, Вахана и Роушана, Мирза Юлдаш-бека-бий Дадха (проживающего в Калаи-Вамаре, в Роушане), который и предполагал приехать в Хорог через 2 дня. Я предложил Бурхан-беку-дживачи немедленно донести беку о том, что со мною и под покровительством политического агентства вернулись таджики, бежавшие на Памирский пост, и передать мою просьбу о том, чтобы люди эти не подвергались ни с чьей стороны каким-либо преследованиям и насилиям. Бурхан-бек обещал исполнить мое приказание, но, как впоследствии уверял меня Мирза Юлдаш-бек-бий Дадха, ничего будто бы ему не сообщил, ибо «боялся».
Прибывшие со мной таджики, с разрешения моего, поселились, до приезда бека и переговоров моих с ним о их деле, в Хороге и соседних кишлаках. Из числа беженцев 7 человек поехали в кишлак Поршниф в 12 верстах от Хорога. В день приезда бека, 4 августа, утром, местные ноукеры окружили дом, в котором остановились приезжие, а когда жители, взволнованные образом действий ноукеров и подозревая недоброе, потребовали объяснить, зачем они окарауливают беженцев, ноукеры с ругательствами предложили последним убираться куда хотят. Перепуганные таджики поспешно направились в Хорог, но, не доезжая кишлака Тым (в 5 верстах oт Поршнифа), были настигнуты ноукерами, которые пятерых схватили и потащили обратно в Поршниф. Шестой успел броситься в Пяндж, а седьмой вырвался и прискакал в Хорог, где и доложил мне о происшедшем. Я немедленно командировал в Поршниф 6 казаков с приказанием отбить захваченных таджиков из рук ноукеров. К сожалению, казаки опоздали и не успели помешать учиненной беком жестокой расправе: по приказанию его четверо из пяти захваченных таджиков были жестоко избиты нагайками, а затем повешены за связанные на спине руки на деревья, на которых и висели все время, пока бек обедал в тени этих же деревьев. Ноукеры в это время растащили все платье истязуемых, деньги и мелкие вещи. Бек, пришедший в великое негодование от того, что казаки отбили у его ноукеров избитых таджиков, явился на пост немедленно, вместе со своею челядью и охраняемыми казаками таджиками. Я не счел возможным подать ему руки и в весьма резкой форме осудил его поведение, особенно поставив ему на вид вину его, выразившуюся в наглом поругании покровительства, дарованного политическим агентством. Бек ответил мне многословно, дерзко, но мотивировать своего поступка не мог. Я выгнал его с поста и немедленно донес о происшедшем г-ну политическому агенту, ходатайствуя об увольнении Мирза Юлдаш-бека, который при своем образе действия и является единственной причиной всяческих непорядков и волнения в Памирских бекствах.
Случай 4-го августа страшно взволновал население Шугнана, и мне не мало трудов стоило успокоить таджиков уверениями, что русское правительство сумеет па будущее время оградить их от подобных варварских выходок бухарских администраторов. О происшествии этом Мирза Юлдаш-бек донес эмиру, причем, по обыкновению своему, не мог удержаться от лжи и нелепицы. Я лично убежден, что поступок Мирза Юлдаш-бека по отношению к принятым под покровительство политического агентства людям был совершен с заранее и при том хорошо обдуманным намерением: бек решился на свою дерзкую выходку, рассчитывая, что если я, растерявшись от неожиданности, отнесусь к его проступку мягко, буду вести с ним долгие переговоры в любезной форме, то этим самым лишу себя доверия населения и потеряю всякую возможность ознакомиться с действительным положением дел в бекствах.
Бек пробыл в Хороге до 26 августа, никуда не выходя из дома местного амлякдара. По возвращении в Хорог начальника отряда я в присутствии последнего принял Мирза Юлдаш-бека бия Дадха, указал ему на его вопиющие злоупотребления, на ложность его донесений эмиру, на нежелание доложить своему государю о необходимости разрешения многих местных весьма важных вопросов правового характера и проч. и объявил ему, что я всемерно буду стараться о замене его, Мирза Юлдаш-бия, более разумным и добросовестным правителем. Характерно то, что, проживая в Хороге, бек усердно распространял через своих ноукеров разные гнусные вымыслы на мои счет, стараясь хоть этим отдалить от меня население. По счастью, вымыслам этим никто не поверил, ибо я жил от крыто, постоянно на глазах у населения, которое скоро ко мне привыкло и с полным доверием и без стеснения обращалось ко мне по самым разнообразным своим мелким и крупным делам, никогда не находя отказа в посильной ему помощи советом или делом...
Вскоре по приезде моем в Хорог со мною вступил в сношения бежавший в Афганистан поршнифский ишан Сеид-Юсуй-Али-Ша, осужденный как и Азиз-хан минбаши, по извету Мирза Юлдаш-бека бий Дадха, на изгнание из Шугнана. Ишан сообщил мне, что хотя афганские власти, по приказанию из Кабула, приняли его с почетом, но он желал бы вернуться в Шугнан, так как афганцы поставили ему условием поселиться в Файзабаде, вдали от его муридов, на что он не согласен. Я позволил себе передать ишану, что, по-моему, ему следует возвратиться на этот берег, чтобы затем ехать в Ташкент вместе с Азиз-ханом и лично сделать все возможное для своей реабилитации. Ишан внял моему совету, 8-го августа, к восторгу своих муридов, переправился на этот берег, а 18-го того же месяца под покровительством путешественника Б. А. Федченко выехал в наши пределы...
При возвращении из Вахана в Хорог я нашел трех бухарских чиновников, присланных гиссарским кушбеги с поручением «примирить меня с беком Шугнана, Вахана и Роушана», как будто я поссорился с последним вследствие каких-либо личных счетов и затем состоять при мне. Весьма возмущенный этой бестактной выходкой гиссарского кушбеги, я решительно отклонил посредничество его чиновников в моих сношениях с беком и предложил им ехать обратно в Гиссар с письмом от меня к кушбеги, где объяснил, что как частный человек Мирза Юлдаш-бек для меня не существует, а примириться с ним, как с бухарским администратором, провинившимся перед политическим агентством, т. е. признать правильность его образа действии, я не могу но долгу службы и присяги.. Проводив неудачных посредников, я, чтобы фактически опровергнуть распущенные ими слухи о предстоящем примирении моем с беком. отложил на неопределенное время предположенную мною поездку в Роушан и 29-го сентября поехал на р. Шах-Дара для ознакомления с бытом населения кишлаков, расположенных в долине этой реки. Оттуда я вернулся ранее, чем предполагал, ибо 2-го октября, в кишлаке Барвоз, неудачно упал на камни и повредил себе кисть правой руки с разрывом и растяжением связок. Это обстоятельство лишило меня всякой возможности писать в течение трех недель Получив вновь эту возможность, я исполнил срочные донесена г-ну политическому агенту и выехал 31 октября в Роушан для ознатомления с положением дел в этой области и принятия некоторых мер к тому, чтобы спокойствие, царившее в Памирских бекствах во время трехмесячного моего там пребывания, не нарушалось по отъезде моем. По возвращении из Роушана, 6-го ноября, я прибыл в Хороге еще 15 дней и 21 ноября выступил в обратный пут через Вахан на Сассык-Куль, Памирский пост и далее до Оша, куда благополучно прибыл 13 декабря, совершив во время вышеуказанных поездок до 2700 верст верхом. Как во время разъездов по Памирским бекствам, так и в промежутки между ними, в Хороге, Я всемерно занимался изучением вопросов, намеченных в предписании г-на политического агента от 15 июня сего года № 206, указанных мне в изустной инструкции моего начальника, а также возникших меня на месте при ближайшем знакомстве с делами Памирских бекств и бытом их населения. Результаты своих наблюдений имею честь представить в нижеследующих главах...
III
...В полученной мною от г-на политического агента в Бухаре иструкции мне предложено было также, при непосредственных сношениях с населением, выяснить вопрос о сношениях жителей Шугнанa, Роушана и Вахана с проживающими в Бомбее и Читрале старейшинами исмаилитов, собрать сведения о том, насколько пользуются эти религиозные главари своим влиянием на массы населения в нежелательном для нас и даже, быть может, враждебном нам смысле и представить свои соображения относительно тех средств, которыми можно было бы парализовать упомянутые происки.
Имея уже понятие о силе влияния на таджиков их ишанов или пиров, я всемерно постарался приобрести, с первых же дней по приезде в Шугиаи, расположение и доверие этих религиозных наставников. Внешние знаки внимания, которые я оказывал ишанам, весьма расположили ко мне их муридов, а возможность беседовать с ишанами без помощи переводчика и обнаруженное мною некоторое знание сути их религии помогли вызвать нужную откровенность и получить немало ценных сведений по интересующим меня вопросам.
Признавая главнейшими святыми Мухаммеда, дочь его Фатьму, зятя Али и внуков Хасана и Хусейна, свою религию таджики между собою называют «дини-пэндж-тэн» (религия пяти особ), а себя, адептов этой религии,— «пэндж-тэни». Символическим знаком принадлежности к «пэндж-тэн» служит рука с расставленными пятью пальцами, изображения которой часто встречаются высеченными на скалах и камнях в Шугнане и Вахане.
Учение это, несомненно, народилось из исмаилизма, но отошло от него так далеко, что я положительно считаю «пэндж-тэн» совершенно особой религией, имеющей с мусульманством столько же общего, сколько персидский бабизм, т. е. почти ничего. Основатель религии, Шах Насири Хосров, живший в XIII веке нашей эры, как оказано в его жизнеописании, приложенном к книге «Ишар», изучал в Бухаре не только мусульманское богословие, но основательно ознакомился также с Новым и Ветхим Заветом. Затем он жил при дворе халифа Аль-Мустансир-Билла (во второй половине XIII века) в Египте, где, как известно, исмаилизм достиг в Х веке при халифе-фатимиде Аль-Хаким-би-амрилла крайних, уродливых форм развития. В учении Шах Насири Хосрова перемешаны доктрины чистого ислама, учения Христа, секты исмаилитов и даже браманизма. К этому народ от себя прибавил остатки древнего огнепоклонничества и фетишизма, и в результате получился странный конгломерат, каким ныне представляется по внешности религия «пэндж-тэн».
Из обязанностей, возложенных на мусульман их пророком, пятикратная ежедневная молитва, паломничество к святым местам, пост и омовение являются для массы пэндж-тэни необязательными а потому никем и не исполняются. Обрезание и многоженство — вот то, что осталось в религии «пэндж-тэн» от ислама. Подоходный налог в пользу бедных — зякет в исламе — выражается в форме пожертвования одной десятой части со всего, полученного пэндж-тэни, своему бомбейскому пиру. Эта 'предписываемая религией обязанность выполняется с необычайной добросовестностью. Не только каждая десятая мерка хлеба, каждый десятый кусок вытканного сукна, каждый десятый ягненок или теленок, но и каждое десятое дитя передаются муридом своему местному ишану для направления по принадлежности. Посвященный ребенок, впрочем, воспитывается в доме родителей, а по достижении совершеннолетия обязан только исполнить назначенную ишаном работу или дать ему корову, лошадь и т. под. Вторая обязанность пэндж-тэни — благоговейное почитание каждым муридом своего ишана и безусловное, слепое ему повиновение. Для мурида ишан его — все на свете: он признанный при жизни святой, представитель перед богом всех своих муридов, молитвенник за свою общину и исполнитель за членов ее всех тех религиозных обязанностей, которые ему заблагорассудится исполнять. Внешних форм богопочитания масса пэндж-тэни не знает: у них нет ни храмов, ни священнослужителей. Всякий грамотный человек может, если умеет, совершить обрезание, бракосочетание или погребение, прочитав при этом несколько арабских и персидских молитв, помещенных в особом сборнике. Почитание камней, нескольких могил будто бы потомков Али, привычка носить «тумары» (талисман, состоящий из зашитого в мешочек клочка бумажки с написанным на нем заклинанием на тот или иной случай) и уважение к огню — вот в чем выражается видимым образом религия пэядж-тэни. Священных камней, больших и малых, в Шугна-не и Вахане множество. Лежат они, большей частью, при дорогах и тропинках, и всякий прохожий и проезжий считает долгом остановиться у такого камня и положить на него или возле него маленький камешек. Такие же камешки кладут поклонники на мазары — могилы имамов Мухаммеда Багира на Гунте, близ урочища Вам-Кала, и Зейнуль Абдина близ кишлака Тын на Пяндже, а в Вахане близ кишлака Намадгут,— самого Али, зятя пророка. Иногда священным камням делают жертвоприношения, обливая их растопленным маслом и зажигая перед ними светильники. В таджикских жилищах часто можно видеть положенные на почетном месте один или несколько камней, почерневших от обильных возлияний масла — это домашние святыни. В ряду последних особым почетом пользуются камни, имеющие форму phallus'a, один из которых мне удалось получить в собственность. Таковы верования таджиков Шугнана и Вахана. Роушанцы более приближаются к чистым шиитам, камням не поклоняются, но почитают так же горячо, как и остальные таджики, своего местного пира Сеида-Шахзаде-Хасана.
Религиозные главари таджиков, их ишаны, все считаются сеидами, потомками Алия. Не сеид ишаном быть не может. Таким образом, звание ишана остается в одних и тех же семьях, переходя преимущественно, хотя и не всегда от отца к старшему сыну, если последний окажется, по мнению общины муридов, достойным статв их фетишем и получить утверждение от главы религии Ага-Хана. Готовящиеся в ишаны сеиды изучают Коран и священные книги своей религии, из которых главных четыре: «Ваджхуд-дин» (Наставление в вере), иначе «Калами-пир»-(Слово наставника), «Уммуль-китаб» (Мать книг), «Хефт-баб» (Семь глав) и «Ишар» — краткое изложение в стихах книги «Калами-пир» 1. Есть и другие сочинения, ознакомление с которыми для ишанов необязательно, — "Рушнаи-наме", «Казнуль-хакаик» и диван совершенно, кажется, низвестного европейским ориенталистам персидского поэта-суфи и вольнодумца Шамсуд-дина-Тебризи. Все означенные сочинения проникнуты духом персидского суфизма: они опровергают схоластичекие суннитские толкования о свойствах божества, доказывают, что религия an und fuer sich одна, но различно изложена Моисеем, Христом и Мухаммедом, что различие религиозных воззрений при наличности веры в божество не должно служить причиной к разъединению людей, и восстают против формалистики суннизма, фигурально толкуя обязанности, налагаемые исламом на своих адептов. Так, молитва должна выражаться в доброжелательстве к ближнемy, пост — в воздержании от дурных поступков и проч. Учение об имамате изложено в перечисленных книгах не одинаково — в некоторых более в духе исмаилизма, признающего имамат бесконечно существующим в роде Ага-Хана, в других — в духе секты «асна ашapa», ограничивающей число имамов двенадцатью. В части этичеcкой все книги пэндж-тэни носят сильные следы учения Христа. Первое правило, рекомендуемое пэндж-тэни к сведению и руководству, — «не делай другому того, чего ты не желаешь, чтобы другие делали тебе». Другое правило — о том, что нельзя отвечать злом нa зло,— даже изложено в той форме, которую мы встречаем в Евангелии: «Если кто-нибудь ударит тебя по щеке, то подставь ему и другую».
Проникновенность духом вышеназванных книг не остается без сильного и заметного влияния на самих пиров: спокойствие, благожелательное отношение к окружающим муридам, простая, но полная чувства собственного достоинства манера держать себя, любовь к разговорам на отвлеченные темы — одинаково свойственны всем планам, с которыми я познакомился в Памирских бекствах.
Избранный муридами и получивший инвеституру из Бомбея, от лавы религии, Ага Хана, ишан называется «мукхи». По своему выбopy он назначает себе несколько помощников, «халифе», для которых необязательно быть сеидами. Халифе живут среди более отдаленных от местопребывания ишана муридов и служат связующим веном между ними и пиром: получают с муридов и доставляют пиру зякет, пишут за неграмотных письма ишану, помогают по его приказанию и за его счет неимущим и т. под. В Вахане проживает некто Сеид-Абдуррахман, «халифе» Сарыкольского ишана Сеида-Шахзаде-Макинна, но так сказать привилегированный — не только назначенный своим пиром, но и получивший утверждение из Бомбея, почему проживающие в Пригиндукушских владениях и в Вахане муриды названного ишана считают Сеид-Абдуррахмана равным ему по власти, а себя — одновременно муридами Сеид-Абдуррахмана и Сеид-Шахзаде-Макинна. Такой привилегированный «халифе» (он, кажется, единственный в своем роде) называется «камръяи».
Обязанности ишанов слагаются из двух данных — но отношению к муридам и к «пир-хане» — верховному бомбейскому пиру По отношению к муридам ишаны являются наставниками и руковс дителями во всех случаях жизни. Иногда ишаны собирают у себя наиболее почтенных и развитых муридов и устраивают собеседования на религиозные темы. В частную жизнь и частные дела своих муридов пиры вторгаться избегают. Редко бывает, чтобы ишан, уз пав о каких-либо неблаговидных действиях мурида, по собственной инициативе позвал его, сделал ему выговор и дал наставление. Это происходит только в случае соответствующей просьбы других муридов. Зато ишан никогда не откажет муриду, который сам пришел за советом или наставлением.
Свое громадное влияние на муридов ишаны вполне сознают. но пользуются им очень осмотрительно. В деле доставления муридам зякета ишаны оказывают им большое доверие — никакого контроля над тем, доставил ли мурид одну десятую своего дохода или меньше, не существует, но, как говорят, случаев обмана не бывает никогда. Кроме зякета для пнр-ханс муриды делают дары своем ишану: приходя на поклон, по случаю семенных торжеств, по случаю виденного дурного сна и т. п. Размеры этих приношений неопределенны и соответствуют достатку приносителя, ишан же все принимает с благодарностью. Получая известный доход от усердия муридов и пользуясь их добровольным содействием при обработке своих полей, все почти ишаны имеют известный достаток, благодаря которому могут исполнять свою вторую обязанность по отношению к муридам — помогать материально неимущим, вдовам и сиротам из их числа. Эту обязанность ишаны исполняют неодинаково усердно. Поршнифскни ишан Сеид-Юсуф-Али-Ша, напр., хотя и помогает, когда нужно, своим муридам, но и себя не забывает, живет очень хорошо; таков же и сучанский ишан Сеид-Мурсаль. Зато достойнейший шахдаринский пир Сеид-Ахмед-Ша, имеющий до 5000 домов муридов на Шах-Даре, в Афганском Вахане, Ишкашиме и Читрале, получающий громадный по здешним местам доход, живет почти бедно, ибо все, что принимает от зажиточных муридов. отдает неимущим.
Накопив внесенного муридами зякета на более или менее значительную сумму, превратив в деньги или ценные вещи те предметы, везти которые в Бомбей натурой было бы неудобно, как-то зерновой хлеб и скот, присоединив к этому зякет со своего собственного имущества, ишан объявляет муридам, что собирается отправить зякет к ннр-хане, после чего муриды жертвуют средства n.i поездку в Бомбей лица, везущего зякет. Сами ишаны редко ездят в Бомбей, по большей же части отправляют своих доверенных людей. Посланному вручается письмо на имя Ага-хана с просьбой принять ничтожный добровольный дар его муридов и прислать свое благословение им. Через несколько месяцев посланные возвращаются и привозят послание Ага-Хана к той общине муридов и ее ишану, от которой был послан зякет. Такие отправления зякета производятся каждым ишаном раз в 2—3 года. В иной год идет в Бомбей зякет от 2 или 3 ишанов, в другой — не идет ни от одного.
Верховным пиром для всех ишанов и всех их муридов является лицо, носящее титул Ага-Хана. Достоинство это наследственно в семье сеидов, происходящих из местности Махаллат в Хорасане, по религиозным воззрениям считающих себя (вероятно из притворной скромности) «асна-ашара». Один из этих сеидов, Шах-Халиль-улла, в царствование Мухаммед-Шаха (1834—1848 гг.) достиг звания правителя Иезда, где и был убит во время какого-то мятежа.
Сын его, Мухаммед-Хасан, был за заслуги отца обласкан шахом, который женил его на своей дочери и назначил командовать войсками, посланными усмирять мятеж в Белуджистане. Положение Мухаммед-Хасана, впрочем, скоро поколебалось и он, опасаясь грозившей ему немилости шаха, бежал в Кабул, затем, по приглашению англичан, переселился is 184U году сначала в Калькутту, а по смерти Мухаммед-Шаха, в Бомбей, где и скончался в 1881 году, после чего Ага-Ханом сделался нынешний глава религии пэндж-тэн Султан-Мухаммед-Шах, родившийся в Карачи 2 ноября 1877 года.
По словам памирских ишанов, Ага-Хан является духовным главою всех людей, желающих руководствоваться в жизни известными этико-философскими положениями, безотносительно к официально исповедуемой ими религии. Поэтому в числе муридов Ага-Хана имеются будто бы не только мусульмане всех сект, но и язычники, браманисты и даже христиане. Число всех муридов Ага-Хана достигает до 800 тыс. человек, которые все обязаны беспрекословно подчиняться своему главе и пирам и вносить зякет. Все ишаны, с которыми я беседовал, твердо уверяют, что Ага-Хан на службе у англо-индийского правительства не состоит и никакой субсидии от перо не получает. Таковую весьма недолго принимал дед настоящего Ага-Хана, Ага-Мухаммед-Хасан, но затем сам от нее отказался, так как зякет от муридов стал поступать в размерах, далеко превосходящих самые широкие требования. Признав Ага-Мухаммед-Хасана и его преемников главами самостоятельной религии и дав им титул высочества (Highness) англичане теперь ограничиваются по отношению к Султан-Мухаммед-Шаху оказанием ему известного внешнего почета и подношением при удобных случаях ценных подарков, стоимость которых, однако, не может играть для Ага-Хана, при его громадном богатстве и таких же доходах, никакой роли.
Нет ни малейшего сомнения в том, что англичанам необходимо ухаживать за Ага-Ханом, ибо по одному слову этого человека в Индии и сопредельных местностях может явиться несколько сот тысяч человек, недовольных английским режимом. Вопрос же о том, захочет ли Ага-Хан, в угоду англичанам, внушить тем из своих муридов, которые не состоят в их подданстве, ненависть к их правительствам и расположение к англичанам — для меня лично является совершенно открытым. Читральского восстания 1895 г. Ага-Хан не только не предотвратил, но даже не предупредил англичан о планах своих муридов, которые едва ли были ему неизвестны.
Сам Ага-Хан и все его муриды — поклонники Алия, а потому питают отвращение к суннитам. Несколько раз мне довелось слышать, что Ага-Хан в посланиях к афганским и памирским муридам советует тем и другим уповать на милость божию и надеяться первым — на помощь англичан, а вторым — на помощь русских в деле освобождения от суннитского ига. Я слышал также, что когда в конце 1903 года ишан Сеид-Юсуф-Али-Ша и его муриды попросили у Ага-Хана благословения на переселение в Афганистан, Султан-107
Мухаммед-Шах написал ям, что бесполезно уходить из-под власти одних суннитов под власть других, и приказал ждать помощи от русских.
Я лично видел только одно подлинное послание Ага-Хана — адресованное сучанскому ишану Сеид-Мурсалю и его муридам, датированное месяцем шаабаном 1322 г. (март 1904 г.). К сожалению, ни сфотографировать этот любопытный документ, ни даже снять с него копию ишан, несмотря на усиленные мои просьбы, не разрешил. Послание это служит ответом на письмо вышеназванного ишана, при котором в конце 1903 г. был послан в Бомбей зякет. Написано оно на листе лощенной бумаги большого формата, крупным почерком, и помещается все на одной странице. В начале Ага-Хан посылает свое. благословение ишану Сеид-Мурсалю и его муридам, затем, обращаясь к последним, убеждает их жить в мире и любви между собою, наконец уведомляет о получении присланного зякета. Внизу печать «Султан-Мухаммед-Шах».
С двух других посланий Ага-Хана, к бадахшанским муридам, я видел копию, с которой был сделан список для меня. Документ этот крайне интересен для уразумения сущности религии пэндж тэн, но политического в себе также ничего не заключает.
Таким образом, в настоящее, по крайней мере, время не представляется никаких причин подозревать, что население Памирских бекств побуждается к волнениям извне. Поводы к этим волнениям возникают из неудовлетворительности внутреннего строя названных бекств, как я буду иметь честь доложить ниже. Ничем нельзя, конечно, поручиться за то, что Ага-Хан не сочтет нужным давать когда-либо своим памирским муридам указания в политическом духе, вследствие чего, по моему мнению, нам необходимо постоянно тщательно следить за настроением ишанов по отношению к русским и всемерно стараться уяснять себе причины всякой перемены этого настроения в ту или иную сторону...