Вторник
19.03.2024
10:52
Форма входа
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Архив записей
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 441
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Flag Counter

Всё о Таджикистане (или почти всё...)

Загадки Макшеватской пещеры (часть 2)

Макшеватская пещера

Из сравнения разных описаний пещеры становится ясно, что если во время посещения Бобринского и Богоявленского она со­стояла из четырех отсеков, или залов, то в наши дни «пещера за­канчивается двумя небольшими залами»Налицо внутренние из­менения в конфигурации самой пещеры, причиной которых могут быть как природные явления, так и рукотворные действия.

Кун, а вслед за ним барон Аминов утверждали, что никакого святого там нет: будто некий человек (горец, пастух) провалился через расщелину в пещеру и там погиб, а кто-то, увидев труп, пе­репугался, стал рассказывать ужасы и небылицы в кишлаке, и на этом фоне родились легенды о святом. Яворский им отвечает, что вход в пещеру расположен снизу, что «единственное отверстие выше пола пещеры <…> через него нельзя провалиться в пеще­ру, ибо наружная сторона отверстия находится в отвесной скале, составляющей переднюю сторону всей горы, в которой располо­жена пещера». Слова Яворского подтверждают другие путеше­ственники, описывая подходы к пещере. У Огудина сказано: «Над ней нависает камень, за которым начинается расщелина, ее края в глубине образуют вход в пещеру». У Мстиславского: «Горец при­лег и осторожно втянул свое тело в расщелину, шедшую накло­ном вверх, казалось, внутрь горы. Я пополз за ним».

Яворский завершает свою аргументацию тем, что через отвер­стие не проходят солнечные лучи, «равно не может сюда попасть и лошадь, так что нельзя не удивляться словам Куна». Последние слова Яворского относятся к Куну, который доставил Федченко из пещеры человеческие кости и обломок лошадиной челюсти.

Если люди и животные не могли провалиться в пещеру по несчастию, случайно, то возникает вопрос: как же попали туда останки людей? Зограф пишет, что граф Бобринской и Богояв­ленский не высказали определенного мнения о том, как могли попасть в пещеры черепа. Сам он предполагает ситуацию, когда местные жители или паломники оказались зимой в пещере при непогоде, холоде, произошло обледенение спуска, и они погибли. Очевидно, что зимой люди, если только они не альпинисты, не смогут подняться до входа в пещеру. Далее он высказывает другое предположение: в пещеру «по соседству с Ходжа Исхаком могли быть намеренно внесены трупы лиц, почему-либо дорогих селе­нию или уважаемых его населением». Однако вряд ли в обозри­мом прошлом в пещеру могли доставлять тела умерших: это было связано с огромными трудностями, а порой и с риском. В пещере, судя по описаниям, нет следов традиционного захоронения. За­чем же было доставлять сюда тело и не предавать его земле, что в корне противоречит общепринятым исламским обычаям?!

Зограф и Богоявленский считают, что «эти черепа и сам труп Ходжи Исхака сравнительно недавнего происхождения. Неко­торые из черепов чрезвычайно близки к черепам современных обитателей Туркестанского края, особенно таджиков, что больше заставляет сомневаться в их глубокой древности». Трудно согла­ситься с последней частью их рассуждения и приведенной аргу­ментацией о недавнем происхождении черепов. Вполне возмож­но, что человеческие останки в пещере относятся к недавнему прошлому, но их близость к антропологическим чертам таджи­ков не может служить доказательством того, к какому временно­му периоду они принадлежат. Местные жители в верховьях реки Зарафшан в условиях относительной изолированности могли со­хранять достаточно долго свою неизменность по основным ан­тропологическим признакам. Они, как пишет Яворский, «хорошо сохранили арийский тип», и только у некоторых видны «примеси монгольской крови»47. Таджики — автохтонное население этой местности, конечно, происходили смешения с другими наро­дами, в том числе с монголоидами, и все же как Яворский, так и последующие исследователи едины в том, что в высокогорных труднодоступных ущельях таджики в большей степени сохрани­ли свой индоиранский антропологический тип. В Ягнобе бытует восточно-иранский язык, близкий согдийскому.

Однако из рассуждения Зографа вытекает другой вывод: он, а вслед за ним и Богоявленский, возможно, искали следы не да­лекого или недавнего прошлого автохтонного населения, а гре­ков и македонцев. Зограф на первой странице своего труда пишет о близости Макшеватской пещеры к реке Искандердарья и озе­ру Искандеркуль, названных в честь Александра Македонского, о котором сохранились легенды среди местного населения. Далее он приводит слова Яворского о том, что в этих местах некото­рые жители называют себя «македони», то есть «потомки македо­нян». По сути, аргументы Зографа и Богоявленского не связаны с древностью или молодостью самой мумии. Им хотелось найти прямую связь греков-македонцев с мумией и черепами или кос­венную — через согдийцев, воевавших с ними.

Зограф и Богоявленский не смирились с тем, что в 1895 г. не удалось найти явных следов греческих войск. Три года спустя, в мае 1898 г., Богоявленский в составе второй экспедиции графа Бобринского прошел снова по ущельям и долинам реки Зараф-шан и в публикации 1901 г. сообщал: «Жители пройденного пути называют себя таджиками. По литературным данным (д-ра Явор­ского) в этом месте, как и в долинах рек Заравшана, Фана и т. д., сохранилась масса легенд об Александре Македонском, чему сви­детельствует и название озера Искандеркуль (в переводе означает “Александрово озеро”), и даже есть указание (д-ра Яворского) на то, что местные жители называют себя Македони, признавая себя остатками полчищ, пришедших с Александром Македонским»48.

Как оказалось, участники экспедиций 1898 г. приложили много усилий, чтобы разыскать в этих горных долинах потомков леген­дарного полководца. Богоявленский в своей статье признается:

 «Как мы ни старались, но нам не удалось нигде слышать имени Македони, да и само слово это неизвестно. Коренное название всех жителей — таджики»49.

Из истории известно, что второй селевкидский правитель Ан-тиох I Сотер был рожден от брака Селевка (одного из главных на­следников Александра) с согдианской принцессой Апамой. Согд и Бактрия в течение 62 лет входили в состав греческого Селев-кидского государства, наследником которого на этой территории в 250 г. до н. э. стало Греко-бактрийское царство50, оно просуще­ствовало еще 125 лет. С исторической точки зрения это достаточ­но короткий срок. Греко-бактрийское царство было сметено мощ­ным вторжением тохаров и саков, восточно-иранских кочевых племен, родственных согдийцам и бактрийцам. К тому же воины Александра ко времени завоевания Согда в этническом плане были разнородными и разноликими: войска в значительной сте­пени были сформированы в завоеванных странах. Высока вероят­ность, что какие-то остатки греческих войск и осели в Средней Азии, в том числе в Согде, но они были ассимилированы мест­ным населением еще до наступления новой эры.

Из всех, кто побывал в Макшеватской пещере в конце ХIХ в., наиболее подготовленным к исследованиям исторического и эт­нографического характера был, безусловно, А. Л. Кун. Он прошел школу знаменитого Мирзы Александра Казым-Бека51, первого де­кана факультета восточных языков Петербургского университета, владел арабским, персидским, турецким языками, учился у из­вестного востоковеда, историка В. В. Григорьева52, который перед его отъездом в Среднюю Азию просил его снабдить Петербург­ский университет первичными материалами (документы, рукопи­си, археологические и этнографические находки и т. д.), чтобы столичные востоковеды могли изучать Среднюю Азию53.

В 1870 г. А. Л. Кун первым обосновал родство ягнобцев с согдийцами54. Он собрал обширную коллекцию восточных рукопи­сей. Созданный им «Туркестанский альбом» считается уникаль­ным творением. Одним словом, Александр Людвигович за свою короткую жизнь проявил себя как деятельный и талантливый ученый.

Вернемся к тому, что записал с его слов Федченко: «Грот не обширен и составляет не более как узкую расщелину, дно ее покрыто землей <…> очевидно, навалившейся сверху через су­ществующее отверстие. Через него же провалился, вероятно, и человек, тело которого до половины находится в земле, а до пояса обнажено». Похоже, А. Л. Кун, уставший от подъема, бегло осмотрел загороженное пещерное помещение и быстро покинул «грот», захватив с собой человеческие останки и обломок лоша­диной челюсти.

Однако, скорее всего, дело было совсем по-другому: Кун, фактически уговорив Федченко не ходить в пещеру, хотел сво­ей однозначной оценкой отвратить новых незваных гостей55. Его активная плодотворная деятельность до и после посещения Мак-шевата указывает на то, что его весьма «скоропалительная» оцен­ка умышленна и продиктована определенными обстоятельства­ми. Напомним, в Макшеват А. Л. Кун прибыл в составе крупного вооруженного отряда генерала Абрамова56Кун и его исследова­тельская группа были частью военной экспедиции, состоявшей из 250 казаков, 100 пехотинцев, с артиллерийскими горными орудиями. Обстановка была достаточно сложная: 25 июня, неде­лю спустя после посещения Куном пещеры, произошло столкно­вение с серьезными людскими потерями с обеих сторон57. Мне думается, Куну не хотелось, чтобы русские военные посетили пещеру и вызвали недовольство местного населения. Востоковед был окружен военными, и, учитывая то, что жители Макшевата впервые увидели русских да еще вооруженных, можно отметить, что атмосфера для изучения святого места была для него не самая благоприятная.

Александр Людвигович показал себя человеком творческим, способным на неординарные действия. К примеру, он привлек к работе своей группы таджика Абдурахмона Мустаджира58, кото­рому поручил вести дневник. Ученый снабдил своего помощника определенным руководством на таджикском языке и научил ме­тодике ведения ежедневных записей. Каждый день Кун проверял и дополнял дневник помощника. Одним из первых на важность этого документа обратил внимание А. Л. Хромов59. А вот другой пример. А. Л. Кун в Ягнобе встретил местных жителей, говорив­ших на особом языке, и добился разрешения генерала Абрамова увезти троих из них с собой в Самарканд60. Там лингвист, ближе познакомившись с ними и с их языком, первый определил их пря­мую связь с согдийцами.

В пещере А. Л. Кун был со своим помощником Абдурахмоном Мустаджиром, который очень кратко описал то, что видел: «Дош­ли мы до села Махшеват, гору над ним называют Джонвархона. В этой горе пещера, внутри которой святой Ходжа Исхаки Вали. В древние времена он воевал с кафирами, получил стрелу в грудь, будучи раненый, перебрался в пещеру, где повернулся в сторону киблы [Мекки] и стоя расстался с жизнью, стал шахидом. Тело святого ниже пояса погребено голубями [голубиным пометом], а выше пояса облик святого не изменился, кожа да кости обсуши­лись, но и поныне узнаваем лик его»61.

Написанное противоречит тому, что Кун говорил Федченко, а ведь Александр Людвигович проверял, дополнял и, если надо, исправлял написанное помощником. В этом случае он не счел нуж­ным исправить то, как увидел и воспринял пещеру Мулло Абдурах-мон Мустаджир. К тому же нужно принять во внимание, что Кун был очень занят, руководил научной группой, которая, выражаясь современным языком, была комплексной научной экспедицией62. Кроме того, он оказался в тисках военной операции и военного командования. В это время ученому-востоковеду явно было не до пещеры, но он не мог допустить возможного бестактного действия по отношению к святыне таджиков-крестьян села Макшеват. Кун не внес изменения в дневник и позже, когда написал предисловие к нему.

Яворский, врач по профессии, не имел классического восто­коведческого образования Куна, его разнопланового опыта вос­токоведа, однако он много общался со знатью — афганской, тад­жикской, узбекской. В отличие от барона Аминова, профессора Зографа и Богоявленского у него был практический опыт63 близ­кого знакомства с местной культурой, обычаями и традициями в Бухаре и Кабуле. И он имел одно существенное преимущество перед Куном: времени у него было достаточно, кроме пещеры других забот у него не было. Он осмотрелся и попытался дать объяснения тому, что увидел в пещере: «Я заметил воткнутыми небольшие факелы и остатки сальных свечей. Из расспросов оказалось, что это приношения останкам описываемого святого <…> со стороны приходящих на поклонение ему мусульманских паломников. Каждый из них старается поставить перед святым или зажженную сальную свечу, или же факел, состоящий из пру­та или лучины, обвитых насаленною хлопчатою бумагой».

Далее Яворский называет это действие чисто арийским обы­чаем чествования святыни, однако не расшифровывает, в чем оно конкретно заключается, а только приводит в качестве аргумента, как доказательство древнего происхождения самой мумии. Без­условно, приведенный обряд имеет древние восточно-иранские корни, однако не может служить доказательством древности му­мии. В то же время Яворский искал святость в феномене Ходжи Исхака как мусульманского святого, потому через обряд связал его с далеким исламским прошлым местных жителей и их пред­ков.

Попробуем рассмотреть пещеру и находящиеся там человече­ские останки с точки зрения исламских традиций и доисламской культуры таджиков. Однако сначала приглядимся к самой муми­фицированной фигуре, которая находится в своем труднодоступ­ном подземелье по меньшей мере уже несколько столетий.

По мусульманским канонам и традициям всех ветвей исла­ма, останки должны были похоронить в тот же день, как только обнаружили мумию. Тело, лишенное души, должно было непре­менно предано земле. Огудин в своей статье проливает свет на историю обнаружения мумии: «По рассказам, мумия была обна­ружена в начале прошлого (XIX) века. Житель Макшевата Мулло Курбон охотился в верховьях ущелья и подранил козла, но тот убежал по скале и вдруг неожиданно исчез. Последовав за ним, охотник сделал поразительную находку. Ко времени русской ко­лонизации края нетленное тело успело обрасти мусульманскими легендами»64. Выглядит логично и достоверно, легенды также приводятся. Однако далее автор предполагает: «Вероятно, пеще­ра служила местом поклонения задолго до того, как в ней появилась мумия»65. В дальнейшем она была каким-то образом забыта, но со временем ее «открыли» вновь. Жаль, что этот тезис не раз­работан в статье.

Возникает, впрочем, вопрос: когда охотник Мулло Курбон об­наружил мумию, то почему сразу же не похоронили бездушное истлевшее тело? Если бы местные жители восприняли его как мусульманского святого, то его останки вынесли бы из пещеры и похоронили бы на какой-нибудь открытой возвышенности, по­строили бы над могилой мазар, а рядом мечеть, а еще позже ме­дресе. Или похоронили бы в самой пещере, и тут над захороне­нием возник бы мазар — надгробие, благоустроили бы пещеру внутри. Многие проявили бы усердие в захоронении святого, ибо сделать благое дело — значит получить от Всевышнего баракат (благословение).

Но местные жители останки не похоронили. Почему? Един­ственный ответ: боялись! Ими руководила сила другой, более древней традиции, сохранившей свое влияние до конца XIX в. В этом случае рассказ об обнаружении мумии Мулло Курбоном трудно принять как реальную историю. Эта версия в целом весь­ма сомнительна из-за утверждения, будто только в начале XIX в. обнаружили такую большую пещеру. Я родился на Памире и про­вел там свое детство. Мы, дети, знали в окружавших нас горах каждую впадину, каждое укромное местечко в загромождениях скал и камней, знали, где могут оказаться отбившиеся от стада козлята. Вероятнее всего, легенду придумали для русского воен­ного отряда, который появился в этом изолированном заповедном месте в июне 1870 г.

В рассказе Фирдавса Шукурова «Зов предка» герой расспра­шивает жителей кишлака Макшеват о святом. Один из них «вы­сказал предположение, что Ходжа Исхок находится в пещере» еще с доисламских времен. Сидящие там мужчины «молча по­качивали головами» — соглашались с ним. А если соглашались, значит, знали нечто больше, но молчали, не хотели случайно про­говориться. Герой рассказа удивляется словам старика, жителя кишлака, что он «в пещере не был и не знает никого из кишлач­ных людей, который бы решился на это». И в первом, и во втором случае жители кишлака Макшеват беседуют со своими гостями, молодыми таджиками, на родном языке, при этом один из них имеет родственные связи со стариком. Мы здесь наблюдаем сте­пень доверия другого уровня, чем встреча перепуганных мест­ных жителей с военным отрядом генерала Абрамова в 1870 г. или даже с группой краеведов из Ферганы в 1990 г.

Фраза, сказанная старым жителем кишлака о том, что он и его односельчане никогда не посещали пещеру, выглядит правдопо­добной. Старик отговаривал, просил молодых горожан не ходить в пещеру, думаю, делал он это искренне. Но в этом-то загвоздка. Обычно местные люди повсеместно в Таджикистане радуются, если гости или путники проявляют уважение к какой-либо мест­ной святыне. Сами советуют: «сходите к мазару», или «попейте родниковой воды из святого источника», или «прикоснитесь к по­читаемому дереву». «Кори савоббарака мегиредба муроду мак-садатон мерасед» («Благое дело, благословение получите, ваши желания исполнятся»),  говорят они при этом. А тут пожилой человек почти умоляет их не ходить в святое место и тем самым подкрепляет нашу догадку, что они знают нечто, о чем не говорят никому. Старик не сказал больше того, что мог сказать, ибо не мог преступить табу.

В 1974 г. ленинградский этнограф Рахмат Рахимов пытался собрать сведения у себя на родине, в Зарафшанской долине, об отношении к умирающему человеку жителей в верховьях реки Шинг66. До него дошли рассказы, что в этих местах умирающего человека переносили из жилого помещения в другое, нежилое, когда становилось очевидным, что смерть неминуема. Обречен­ный умирал в одиночестве. Для подтверждения дошедших до ученого сведений он отправился в кишлак Рогич, при этом он рас­полагал очень ограниченным временем. В кишлаке Рахимов ни­чего не узнал, его практически заперли в помещение, а утром ему надо было возвращаться. Водитель на обратном пути в конечном итоге признался, что знал, зачем вез гостя в свой кишлак: «Да, Вас интересует, как мы изолируем умирающего от окружающих. У нас не одобряется, когда безнадежно больной умирает в жилом помещении». — «Почему?», — спросил Рахимов. Водитель ответил, что не знает причину: «Обычай такой…». Далее Орзикул (так звали водителя) разговорился и рассказал на примере этого обряда много интересного из сохранившегося в кишлаке Рогич древнейшего пласта духовных воззрений восточных иранцев. Основная причина обряда — это сохранение огня, ангела храни­теля дома: надо уберечь его от демонической скверны — черно­ты (сиёхи), идущей от смерти. В данном контексте, сиёхи — это не тьма, обусловленная отсутствием источника света. Сиёхи (тер зехт на шугнанском языке) — это мощная субстанция, слов­но нейтронная бомба, не имеющая звука, цвета, запаха, однако способная разрушить все в доме усопшего. Р. Р. Рахимов в сво­ей замечательной книге очень точно обозначил эту субстанцию демонической силой67. В пограничной временной зоне от жизни к смерти никто и ничто не может противостоять демону смерти, он всесилен. Важно не раздражать его, проявить покорность, не показываться ему, не высветляться ни светом, ни огнем. Его сиёхи должен делать свое черное дело во тьме, без света, огня и тепла. В этих условиях в течение трех дней и ночей он потеряет свою силу, после чего специальная церемония с жертвоприношением создаст условия для возвращения огня в дом, и это будет началом очистительного процесса снятия черноты — сиёхи.

Опыт Р. Р. Рахимова подсказывает нам предположение, что в Макшевате в середине XIX в. сохранился тот же обычай, что и в верховьях реки Шинг. Возможно, пещера служила «помеще­нием для умирающих»68.

Абдурахмон Мустаджир со слов крестьян, жителей Макшевата, записал название пещеры над кишлаком — Джонвархона, в прямом переводе на русский язык — «обиталище животных». Джон(о)вархона можно перевести с таджикского и так: «место, куда приносят жизнь / душу»И в том и другом случае это на­звание пещеры, а не горы, в которой она расположена. Можно предположить, что туда, в труднодоступное горное подземелье, приносили умирающих больных, где они расставались с жизнью. Тогда становится понятным, почему жители кишлака скрывают это. Если так, то фигура мумии может быть в том числе и остан­ками воина, который защищал родину: он мог быть смертельно ранен, и ему суждено было умереть, по обычаю, в пещере, в оди­ночестве или в обществе таких же обреченно умирающих, как он. Для жителей он — арво (дух предка, возможно, пращура для большинства жителей кишлака).

Культ предков у восточных иранцев — один из фундаменталь­ных пластов их верований на протяжении многих тысячелетий. На память приходит таджикская поговорка «худо зада бошарво зада мабош»согласно которой предпочтительно быть проклятым Богом, но не духами предков. И у меня на родине, в Шугнане, ду­хами предков клялись в последнюю очередь, равно как очень ред­ко к кому обращались с просьбой во имя духа предков (ба номи арвогон). Это был тот этический бастион, к которому прибегали в последнюю очередь и в случае самой крайней необходимости. Когда подобное происходило, то это было чрезвычайным собы­тием, его помнили как в роду, так и в селении, передавали как легенду из поколения в поколения. Даже в середине ХХ в. этот этический бастион — культ арво с более чем четырехтысячелет-ней историей — существовал в реальной жизни, и я в детстве не­однократно слушал эпизоды из истории моих предков.

Независимо от мумии святого Исхака и от всего нами сказан­ного место над кишлаком Макшеват само по себе с точки зрения доисламских верований можно считать в высшей степени благо­приятным для поклонения. Здесь мы видим источник на высоте 2700 метров над уровнем моря, здесь же стоит арча (можжевель­ник) и расположена большая труднодоступная пещера необычной внутренней конфигурации. Каждое из трех названных чудес само по себе могло стать объектом поклонения. Источник родниковой воды, вытекающей из трещины в скале, да еще на такой высо­те, просто обречен быть местом поклонения. Он назван Пандж Чашма (Пять источников). Видимо, вода изначально струилась из пяти трещин, или ее ознаменовали независимо от количества струек сакральной цифрой пятьАрча как дерево сама сакральна, и древесина ее использовалась в обрядах: считалось, что ее запах отгонял злых духов и был благоприятен для ангелов-хранителей дома. На Памире в кишлаке Вазнавд Рушанского района над се­лением на склоне горы росла арча, которая почиталась как остон, святое место. Комсомольцы-атеисты срезали дерево в конце 1930-х годов. Давлатмамадов Назарамон69, житель этого села, пастух и замечательный танцор, горевал по этому поводу всю жизнь и ни­как не находил ему объяснения: будучи десятилетним мальчиком, он был свидетелем этого варварства. В начале 1990-х годов он делился со мной своими переживаниями: «Маш кишлок ик там ху фарихтае бенист» («Наш кишлак потерял тогда своего анге­ла»), — говорил он мне при нашей последней встрече.

Еще сто лет назад таджики, как и их предки, почитали при­роду и считали себя ее частью, берегли ее, поклонялись и при­носили ей жертвы.

Выше мы говорили, что макшеватская пещера не похожа на рукотворный мазар, в котором тело предается земле по кано­нам ислама, а после над могилой возводится строение. Однако посетители-паломники воспринимают ее именно как мазар со святым телом, при этом ярко выражены элементы доисламских верований. Вот одна деталь, связанная с почитанием природы: паломники, оказавшись в пещере, оставляют камешки в углубле­ниях, щелях и на полочках ее стен, принимаемых за следы рук и ног святого70. Эти подношения сопровождаются молитвами и просьбами. Здесь, на наш взгляд, камешки воспринимаются как одухотворенные предметы, способные передать информацию (мольбу, просьбу) от одной субстанции к другой, в данном слу­чае — от паломника к святому.

Или если от камней перейти к огню: упомянутый Яворским обряд с зажженными факелами и свечами, которые приходящие ставили перед фигурой святого, имеет еще более древнее проис­хождение. Информанты Яворского интерпретировали зажженные факелы и свечи как «приношения останкам <…> святого», в то время как по доисламским восточно-иранским традициям свя­щенный всеочищающий огонь играл роль оберега при соприкос­новении всего живого со всем тем, что было связано с мертвым. Огонь между посетителем и мумифицированной фигурой созда­вал пограничную защитную зону.

Я привел эти примеры не потому, что претендую на разгадку тайны Макшеватской пещеры, которая по сей день по-настоящему не исследована и не разработана представителями смежных наук. Древние обряды и традиции, вырванные из контекста своего вре­мени, из системы верований, а порой и из своей культуры, в виде осколков существуют в наши дни. Они требуют весьма деликат­ного отношения, всестороннего изучения и сохранения, ибо через них мы восстанавливаем недостающие звенья в общечеловече­ской культуре. Они — мостики познания между нашим временем и далеким прошлым.

Однако мы далеко ушли от нашей основной темы.